В. РЯБУШИНСКИЙ:

Всех людей по тому, как они относятся к собственности,.можно разделить на 5 групп: 4 активных и одну пассивную.

Первая группа - хозяева в душе, работящие, бережливые, деловитые.

Они организаторы труда, созидатели ценностей, накопители мировых богатств.

Вторая группа - святые, бескорыстные, неприхотливые, невзыскательные.

Для них житейские блага не имеют никакого значения.

Третья группа - завистники, люди озлобленные и бесплодные, тип, дальнейшего  пояснения не требующий.

Четвертая группа - бесхозяйственные люди, безалаберные, лишенные делового чутья и понимания, бездарные, бестолковые, ленивые, расточительные. Сюда же нужно отнести фантазеров, далеких от жизни теоретиков и наивных мечтателей. Назовем эту группу условно неудачниками.

Означенные 4 основных типа в чистом виде редко встречаются, и обыкновенно в жизни приходится иметь дело с людьми сложной психики, являющейся смешением этих типов в разных сочетаниях и в разных пропорциях. Возьмем для примера социалистическое настроение. Оно получается из соединения зависти и бесхозяйственности; преобладание первой дает социал-демократов, преобладание второй – социалистов-­революционеров.

Очень редко, но очень ценно слияние святого и хозяина в одном лице.

Образцом такого сочетания являются первые игумены старых северно-­русских монастырей.

Пятая группа - это пассивное большинство, не имеющее ни определенных мнений, ни определенных убеждений, совершенно неустойчивое в своих настроениях. Эта бесформенная масса способна примкнуть к любой из вышеупомянутых активных групп – сегодня к одной, завтра к другой.

В Америке сейчас господствует идея «хозяина»; В России - идея «завистника и неудачника». Отчасти это вызвано тем, что русский бесхозяйственный человек чрезвычайно самодоволен и самовлюблен, поэтому часто напорист в жизни и энергичен в споре. Талант у нас в России скромнее, чем бездарность. У европейцев – скорее наоборот. Западные завистник тоже менее самоуверен, агрессивен и нахрапист, чем русский. Кто, например, не знает у нас одну из его разновидностей – «обличителя, вечного искателя чужих ошибок и проступков, вздорного, мелочного, придирчивого, пристрастного и всегда бестолкового. За границей этот тип менее известен. Зато у нас, как бы в противовес ему, еще сохранилось понимание хозяйственной святости и память о ней. Все это так же, как и представление о хозяйственном грехе, почти пропало на Западе.

Сложна и полна противоречий при­рода русского человека, и «хозяин» не составляет в этом исключения. Класси­ческий его тип до сих пор сохраняется в лице хозяйственного великорусского мужика. Кто знает этого упорного стяжа­теля, прижимистого, твердого, настой­чивого в труде, смекалистого, ловкого, часто очень одаренного, но одновремен­но обуянного большой духовной гор­достью, тот поймет, что не всегда ему легко склонять свою умную, но упрямую и обуреваемую соблазнами голову пе­ред заповедями Христа.

Такими и были наши предки. Несмотря на постоянные нелады, ссоры и взаимное недоброжелательство между верхами и низами старого русско­го торгово-промышленного класса, чув­ствовалось все-таки что-то общее во всех, от именитых людей Строгановых до мелких торгашей.

Оттеснение, после Петра Великого, занятия торгово-промышленной деятель­ностью на низшую ступень социальной лестницы в империи было ошибкой с государственной точки зрения; но зато оно сохранило чистоту и единство типа.

Так продолжалось до тех пор, пока приход капитализма и вторжение новых, социалистических идей не поставили русских людей перед лицом изменив­шихся отношений и новых факторов.

Завистники получили, наконец то, чего они так долго добивались и от чего церковь их удерживала, а именно: теорети­ческое обоснование права на зависть, ее оправдание.

Бесхозяйственность вместо раз­бойничьих атаманов и самозванцев нашла новых вождей в лице социа­листических пророков и слилась с завистью.

Идея святости и идея хозяина, такие различные по заданию и по осуществле­нию, обе стали подвергаться яростным нападкам.

Началась борьба за массу безраз­личных. Положение «хозяев» сразу стало очень тяжелым, так как большая часть «безразличной» интеллигенции быстро примкнула к союзу завистников и не­удачников. К этому присоединился еще раскол в группе хозяев, и народная сти­хия сначала медленно, а потом все быс­трее и быстрее стала уходить из-под влияния их идеологии. Смысл раскола заключался в том, что верхи хозяйского класса духовно оторвались от его низов и, перестав ими идейно руководить, от­дали хозяйчиков во власть чуждым и враждебным влияниям.

Но если во всякой социальной группе верхушка является местом, где идеоло­гия класса разрабатывается и оформля­ется, то низы остаются хранителями пред­аний и духа; разрыв духовной связи с ними лишает верхи притока жизненных соков и обрекает их на увядание. Карти­ну такого увядания дает история почти каждого Московского большого купечес­кого рода. Обыкновенно она протекала так.

Основатель фирмы, выйдя из наро­дной толщи, сохранял до самой смерти тот уклад жизни, в котором он вырос, несмотря на то, что он уже являлся обла­дателем значительного состояния. Ко­нечно, в его быту все было лучше и обильнее, чем раньше, но, в сущности, то же самое. Хозяин не чувствовал себя ни в бытовом отношении, ни духовно иным, чем рабочие его фабрики. Он очень гордился тем, что вокруг него «кормится много народа".

Такое настроение сохранялось и во втором поколении. Сын основателя дела обыкновенно во многом походил на отца, часто превосходя его, однако, талантли­востью, размахом и умом; он-то и выво­дил фирму на широкую дорогу, делая ее известной на всю Россию. При нем жизненый обиход становился, конечно, иным; простота исчезала и заводилась роскошь, но зато очень развивалась благотворительная деятельность: строились церкви, школы, клиники, богадельни.

Гибельный не только для идей, но впоследствии для самого существования собственности в России разрыв завер­шился при внуке основателя рода.

Люди двух предшествовавших поко­лений учились на медные гроши, но мно­го читали и думали, особенно сын. Внук кончает университет, говорит на трех иностранных языках, изъездил весь мир, умен и талантлив, но душа у него раздво­ена. Старый идеал «благочестивого бо­гача» кажется ему наивным; быть бога­чом неблагочестивым, сухим, жестким, как учит Запад, - душа не принимает; остановиться всецело на мирской «свя­тости» гуманизма и социализма мешает знание жизни; а все-таки начинает ка­заться, что другого выхода нет. В резуль­тате - горькое разочарование, ибо унас­ледованный от предков беспощадный и острый мужичий ум, несмотря на гипноз окружающей интеллигентской среды, не может не видеть того, что в светской «святости» социализма мудрости змия совсем нет, а от голубиной кротости остались одни жалкие отребья.

Печален бывал иногда конец кающе­гося купца.

Сын его, правнук родоначальника, за отцом не идет и проникается всецело трезвым миросозерцанием западного капиталиста конца XIX века. Рассуждает он так: «я реалист, а не мечтатель, как бедный отец; да чего греха таить, и по­койный дед был со странностями. Штра­фами, неумолимым увольнением неспо­собных рабочих он добился того, что его товар стал почти беспорочным, выше всех по качеству. Конечно, есть недово­льные, бедные, социалисты, анархисты; но буржуазный строй прочен; мне само­му и защищаться не нужно, на то есть полиция и войска ... »

Трезвый ум обманул реалиста: при­шли большевики, и его «счастье» превра­тилось в миф; это часто бывает с трезвы­ми умами.

Нельзя сказать, чтобы в начале хх столетия верхи хозяйского класса состо­яли только из чиновников и кающихся купцов; как раз в последние годы стали выступать и заставили себя выслушивать люди, почерпнувшие в идеалах дедов веру в идею «хозяина»; но ЭТИ люди опоздали... или пришли слишком рано: удержать лавину они, конечно, не смог­ли, и старый русский купец - хозяйственно погиб в революции также, как погиб в ней старый русский барин.

Что же касается до хозяйчика, то он еще задолго до воцарения коммунизма оплеванный и часто оклеветанный, был лишен всякого общественного сочувст­вия. Всеми фибрами своей души этот трудолюб чувствовал свою полезность, а ему твердили, что он «паразит». Немуд­рено, что во время большевистского переворота и непосредственно после него так называемый кулак соблазнился и лу­кавил.

Разорением, трупами, неслыханным унижением, голодом и холодом заплатил хозяйственный мужик за временную из­мену идее хозяина; но все-таки выжил ...

… Если когда-нибудь коммунис­тический шквал налетит на Великоб­ританию и Соединенные Штаты, то, может быть, потрясется весь мир, но и тогда не заколеблется освобожден­ная от большевиков Россия. Дорогую цену платим мы за проверку экономических аксиом, но усваиваем их теперь твердо: выстраданную идею собственности русский народ никогда больше не отдаст.

Журнал «Pусский КОЛОКОЛ», N4.

Издавался в Риге в 1928-1929 годах.

«Третье ссословие», №12, !994г