Коррупция как одно из проявлений российской социальной архаизации. Если взглянуть на всё время эволюции социальных систем, то последние две-три сотни лет активно идёт процесс рационализации социальных устоев, или, как писал М. Вебер, идёт «расколдовывание мира». Отражая это особенное качество текущего социального времени, его обычно называют Модерном, или Современностью. Модерн характерен тем, что всё более и более общественных оснований и институтов получают своё обоснование с помощью разума. И это — в отличие от предыдущего этапа развития человечества — Традиции, когда социальные институты в своей легитимации опирались на различные сторонние, внеположенные человеку основания: религию, исторический успех, авторитет предков. В Современности особенно выделяется последний период — примерно пятьдесят лет, в котором плотность социальных и технических изменений стала настолько высока, что она сделала жизненный опыт старшего поколения практически бесполезным для успешного продвижения по жизни молодёжи. Очевидно, что данное качество современной жизни сопровождается значимыми социальными последствиями, поэтому имеет смысл выделить данное социальное время в отдельный этап развития человечества. Вслед за А. Гидденсом будем называть это время Поздним Модерном.

Общая теория государства при переходе от Традиции к Современности, и далее — к Поздней Современности позволяет выделить следующие основные трансформации:

• Смена типа государственной сакральности. Если в рамках поздней Традиции главный сакральный символ государства был обычно персонифицирован — как правило, им служил монарх («Государство — это я!»), то в Современности обычно происходит отделение центрального сакрального места государства от реального правителя. Правитель в общественном сознании обычно позиционируется «чуть сбоку» от сакрального места, и презентует все свои действия как исполняемые сугубо в интересах данной государственной сакральности. Например, в США таковым центральным местом является Америка, и/или Демократия, во Франции — Республика, в СССР им были Партия, и Советское государство.

• Смена парадигмы государственных доходов. Если в рамках Традиции государство было как правило династической корпорацией по извлечению доходов из подвластной территории, то в Современности государство уже самопозиционируется как инструмент по обслуживанию интересов общества. Соответственно в традиционном государстве жадность правящей корпорации обычно ограничивалась лишь риском восстания подданных. В Современности же государство обычно исполняет фиксированный список функций за фиксированную плату, которая целиком определяется государственным бюджетом. А бюджет в свою очередь является предметом торга между правящей командой и представителями общества, требующими от государственных управленцев эффективности (т.е. исполнения того же объема работ, но за меньшие деньги).

• Развитие подсистем модернизации. В условиях Современности резко возрастает плотность социальных и технических новшеств, что делает качество адаптации к ним общества, эффективную интеграцию данных нововведений в общественную ткань существенным фактором конкурентоспособности. Для поддержания данной деятельности в обществе Современности обычно формируется стратегическая и проектная подсистемы. Так приходим к выделению еще одного качества, отличающего общество Модерна от общества Традиции — наличие социальных структур развития.

Привязываясь к обозначенным выше качествам при анализе произошедших последние 20 лет изменений в российской дествительности, можно сделать вывод, что в 90-е годы прошлого столетия произошла существенная архаизация российской государственности. Действительно, именно в течение этого времени произошли основные изменения общественной системы России к её текущему состоянию, когда сакральные государственные смыслы потеряли четкость своей привязки. Если в СССР Партия и Советское государство были четко спозиционированы в качестве общих сакральных символов, интересам которых служили и номенклатура во главе с Политбюро ЦК КПСС и Генеральным Секретарем, и все прочие политические акторы Страны Советов, то в сегодняшней России таких четко обозначенных в официальном дискурсе общих символов нет. Более того, регулярно просматриваются посылы на сакрализацию личностей нынешних лидеров страны, как косвенно-теоретические, так и прямые (здесь можно вспомнить множественные предложения по снятию конституционных ограничений длительности пребывания лидера у власти, введение института национального лидерства, и прочее такое, вплоть до помазания В.В. Путина на царство).

В этот же контекст архаизации вписывается основная тема данной работы — современная российская коррупция, которая четко показывает, что основным мотивом многих представителей правящего класса является именно что стремление к извлечению максимума дохода из подконтрольной территории, и это выражается в большой величине коррупционной ренты, которая присваивается чиновничеством. Коррупционные изъятия существуют как в форме «разворовывания бюджета», т.е. стоимость государственных услуг завышается на величину «откатов», так и в форме просто взяток, т.е. фактически дополнительного налога на общество.

Следует отметить, что государственный бюджет и налоговая система в процессе проводившихся реформ в принципе были сохранены (ведь во всех современных странах они есть, а чем мы хуже?) Однако напомню, что в 90-е годы основная масса крупных предприятий не платила налогов в полном объёме, откупаясь от чиновников чемоданами с деньгами, и такое положение дел всех устраивало. Реальный бюджет сводился с помощью внешних займов, которые во многом тоже шли на финансирование коррупционных «откатов», а доставшаяся от предыдущего периода развития страны социальная сфера была существенно недофинансирована. И всё это случилось буквально за несколько лет преобразования государства, которое до того имело вполне современное отношение к государственным доходам: бюджетная система функционировала по стандартам Модерна, а взятки были редки, и за них должностных лиц сажали в тюрьму.

В плане системы адаптации изменений следует отметить, что российскому обществу досталось специфическое наследство. Стратегическая подсистема в позднем СССР была в очень плохом состоянии, что на мой взгляд и явилось основной причиной краха коммунизма, поскольку данная подсистема не справилась с задачей обеспечения гегемонии правящей номенклатуры в процессе Перестройки. Однако состояние проектной подсистемы было вполне приличным — новые отрасли и новые города запускали с нуля и вполне успешно. В 90-е годы проектная подсистема развитого социализма была успешно разрушена реформаторами, что хорошо диагностировало исполнение национальных проектов в 00-х. При этом стихийно властями было заложено возрождение стратегической подсистемы — ведь выборы надо было выигрывать, и какую-то политику надо было проводить. Однако нельзя сказать о высоком качестве исполнения данной функции — даже в 00-х, после многих лет «тренировки», в любых столкновениях с аналогами развитых стран российские «стратеги» пока терпят фиаско.

Для полноты картины здесь имеет смысл отметить, что отмеченный общий поток архаизации российского общества в 00-е годы был «разжижен» модернизационной струей — часть правящего класса взяла курс на возврат страны в Модерн. При этом были достигнуты некоторые результаты: крупные предприятия вновь платят налоги, возобновилось финансирование социальной сферы, просматриваются попытки наработки культуры ведения больших техноструктурных и социо-культурных проектов. И именно этот имеющийся разрыв в устремлениях узкого слоя модернизаторов и основной массы тупо «кормящегося» чиновничества создаёт интересную интригу текущего момента.

Другой интересный момент связан с тем, чтобы попытаться осознать целевую точку подобного социального дрейфа. Здесь следует отметить, что в результате модернизационного порыва 20-го века практически все традиционные структуры и институты были уничтожены. То есть текущая архаизация — это не возврат в прошлое, в общество эпохи Традиции, чьи институты были хоть и не рациональны, но отточены аапробацией в течение многовековой успешной эволюции. Это именно что движение в какое-то ранее никем не опробованное состояние. Недаром такие смыслы, как «новое средневековье», парят в слабовербализованных слоях российского дискурса.

Но уже сейчас можно попытаться угадать основные черты этого состояния. Можно сразу же предположить, что управленческие решения в нем не будут легитимироваться рациональностью — иначе это бы стало вариантом Современности. То есть отсылка к какому-либо «талмуду» при легитимации решений будет обязательна. Вряд ли следует ожидать, что таким «талмудом» вновь станут Евангелия, или Коран, как то было в традиционную эпоху. Скорее священные тексты предстанут в виде западных социальных теорий (западники) и/или доморощенных «суверенных» парадигм разной степени православности и неомарксистости (российские имперцы). В любом случае следует ожидать исключения критического мышления, так что все эти возможные варианты будущих «талмудов» будут именно что элементами карго-культа, хоть и с претензией на то, чтобы быть современными. В свете этого имеет смысл обозначить такое наступающее для России социальное время словами «карго-модерн».

Политэкономия коррупции. Важный элемент общего взгляда на проблему может быть получен при включении в рассмотрение экономической сферы общества. Российская трансформация последних лет совершалась и продолжает идти под флагом развития капитализма, что обращает внимание на такой производственный фактор современной экономики как капитал. Под капиталом классики современной западной экономической мысли обычно понимают имущественный комплекс, который дает доход. При этом капитал логически отделен от земли, от труда, от предпринимательской способности — других независимо выделяемых производственных факторов. Анализ данного понимания дает важный для дальнейшего момент: под капиталом в западном интеллектуальном мэйнстриме обычно понимается материальная и инфраструктурная составляющие действующих бизнесов, а именно их клиенты, поставщики, комплектующие на складах и в операциях, оборудование, технологии, know-how, управленческие бизнес-процессы, маркетинговые стратегии, НИОКРы, требования к квалификации сотрудников, и все прочее такое. В частности бизнес в принципе не отделим от своего рынка сбыта. И, при этом, он прекрасно отделяется от государства, т.е., исходя из западного понимания, функционирование бизнеса не должно зависеть от качества внешних по отношению к нему социальных мест, занимаемых его владельцами и управленцами.

Включение в рассмотрение данного нюанса позволяет вычленить в экономической сфере общества ряд доходных активностей, которые могут существовать лишь при поддержке «людей с положением», т.е. внешние социальные места являются ключевой частью их доходной схемы. Для подчеркивания данного различия введем в рассмотрение категорию «инкап» — иное капитала, поскольку отнюдь не капитал лежит в основе подобных деятельностей по извлечению дохода, а именно что специфический сплав денег и «правильных» социальных мест основных ее участников и бенефициаров. (Заметим, что в современном российском экспертном и публицистическом дискурсе данная категория уже вполне проявляется. Правда для ее обозначения обычно используется простое слово «деньги», или слово из российского элитного и около-элитного жаргона — «бабло»).

Исторический анализ показывает, что инкап развивался в мире паралелльно капиталу. При этом если развитие капитала было связано именно что с развитием производительных сил общества, и концентрировалось в ремесленных и торговых низах, то развитие инкапа было связано главным образом с обслуживанием финансовых нужд верхов. Именно оборот инкапа может быть распознан в качестве основы деятельности средневековых откупщиков налогов, поскольку без поддержки силовой составляющей государства такая деятельность не могла бы осуществляться. Сюда же примыкает деятельность кондотьеров — руководителей отрядов наемников, а также крупных ростовщиков. В Современности инкап лежит в основе многих мафиозных «бизнесов», как в чистом виде (рекет, разрешение конфликтов), так и в форме значительной примеси к капиталу (проституция, торговля наркотиками). И успешность многих хедж-фондов, инвестировавших в развивающиеся страны, часто определялась именно что задействованным в их бизнес-схеме инкапом: в кризисных ситуациях приходил МВФ и давал стране деньги, обязывая ее расплатиться с данными «инвесторами». В последнее время начали обсуждаться многочисленные формы присутствия инкапа в современной американской экономике — см., например, здесь.

Инкап обычно плохо «уживается» с капиталом — высокая доля «бабла» в какой либо рыночной нише делает процесс декапитализации соответствующей отрасли необратимым, поскольку отсутствие равных условий конкуренции вынуждает независимые бизнесы либо искать соответствующую «крышу», либо уходить с рынка.

В данной категориальной сетке вскрывается еще один нетривиальный момент современной экономики, связанный с тем, что финансовый капитал (финкап) без должного к нему внимания «со стороны» тяготеет к своей трансформации в инкап. И лишь строгое удержание финкапа вдали от влиятельных социальных мест общества позволяет ему сохраниться как форме капитала (см. об американских кредитных союзах здесь).

Приняв во внимание на все это, мы можем сразу же осознать, что еще одним трендом Современности является всяческое устранение инкапа из легальных сфер жизни. В развитых странах считается хорошим тоном не «пачкать» капитал связью с инкапом. Бизнес-активность социальных агентов обычно отделена от государства, так же как и функционирование экономических агентов в главной своей части осуществляется независимо от государственной власти. Государство обычно отвечает лишь за поддержание общих правил игры в экономической сфере общества. При этом все формы извлечения доходов с использованием насилия преследуются уголовно. Также под уголовное законодательство подпадают не легализованные законом преференции, и даже использование в экономических целях имеющейся у людей инсайдерской информации. И по отношению к данному тренду российская трансформация опять же оказывается архаизацией: доля инкапа оказывается существенной в экономической сфере общества, причем в части крупных российских бизнесов капитал практически полностью заменен инкапом, образуя такое специфическое российское образование, как Система элитного обеспечения. (Для справки: Система элитного обеспечения — хозяйственный комплекс, созданный в основном из бывших советских активов, который служит для ресурсообеспечения российской элиты. Ядром Системы являются успешные экспортные отрасли (нефтегазодобыча, металлургия, вооружение, атомная промышленность) и транспорт. Однако «было объявлено», что любой бизнес, который перерастает определенные пределы (т.е. становится потенциально политически влиятельным), будет включаться в Систему. Подобное «включение» осуществляется соответствующими рейдерскими структурами Системы).

Таким образом, на макросоциальном уровне описания российская коррупция предстает естественной частью активных текущих процессов архаизации российского общества — как его экономической сферы, так и его государственности. При этом в экономической сфере она проявляется через замещение капитала инкапом — специфическим «сплавом» денег и «правильных» социальных мест. Очевидно, что в основе данного коррупционного комплекса лежат определенные ментальные установки людей, проявляющиеся в соответствующих поведенческих рутинах. Исследованию этих психо-социальных установок будет посвящена следующая статья данного цикла.

Часть 2. Психо-социальные модели

Как было показано в предыдущей статье, на макроуровне описания российский коррупционный комплекс предстает естественной частью активных процессов текущей архаизации российского общества – как его экономической сферы, так и его государственности. Данный комплекс с очевидностью базируется на определенных ментальных установках людей, проявляющихся в соответствующих поведенческих рутинах. Рассмотрим психо-социальные основания российской коррупции подробнее.

Особенности психотипа российской элиты. В плане определения основных механизмов российской архаизации, особенно в ее коррупционной части, имеет смысл опереться на положение, что в очень многом жизнь общества определяется его активом и элитой. Для понимания значения данных понятий, используемых в настоящей работе, необходимо вспомнить о таком важном социальном отношении, как власть. Очевидно, что общество в поле власти стратифицируется с выделением слоя профессиональных управленцев – актива, тех, кем управляет актив, и кто в принципе удовлетворен своим положением – массы, а также тех, кто принципиально не согласен со своим социальным положением, определяемых для них активом общества – коагулята. При этом верхний слой актива, где сосредоточено принятие основных стратегических для общества решений, будем называть элитой. Исследования современной российской стратификации дают для актива долю около 8% работающего населения страны. Различного рода дополнительные оценки показывают, что к элите можно отнести менее 1% такого населения, а доля коагулята составляет примерно 1-2%.

Современный российский актив в общих своих чертах оформился во время последней трансформации. При этом его основу составляет бывшая советская номенклатура, к которой за годы реформ добавились ставленники социальных групп, оказавшихся «…наиболее устойчивыми в процессе слома социальной и политической структур советского общества. В их числе: бюрократия, этнические кланы, новые экономические корпорации, силовые структуры, а также организованный криминалитет. Какой бы срез современных элит мы ни взяли (высший, региональный, местный) – везде доминируют и консолидируются представители и выдвиженцы названных структур.»

По итогам трансформации в элитно-активных слоях российского общества сформировался интересный психо-социальный культурный комплекс, который занял в этой страте доминирующее положение. Проведем описание данного комплекса вместе с анализом его основных компонентов и выявлением внутренней логики его генезиса. Очевидно, что в соответствии с занимаемым положением, актив дополнительно к общему пониманию того, что следует считать достойным в плане мотивации к деятельности, должен также специально определиться в своем отношении к власти, которой данные люди обладают в соответствии со своими социальными ролями. Удивительно, но в постсоветском общественном сознании из имеющегося выбора властных мотиваций для личности особое распространение и закрепление получила самая примитивная – биологическая, что по-видимому было обусловлено значительным влиянием криминала на общественную культуру России в начале 90-х гг. Страсть к биологическому доминированию над другими людьми получила широкое признание в российском общественном сознании, а любая социальная иерархия стала восприниматься людьми лишь как воплощение иерархии доминирования, то есть стала считаться изоморфной по структуре и взаимосвязям стае диких приматов (см. альфа-омега модель). Мода на доминирование совпала с ликвидацией практик общественного целеполагания, и, оказавшись в целевом и ценностном вакууме, те, кто сумел прорваться в начальство, исключили из своей психики все остальные драйверы, кроме связанных с примитивно понимаемым личным преуспеянием. В соответствии с этим исчерпывающий список личных целей пост-советского актива может быть сформирован в виде: (1) удержаться на посту, (2) «заработать» как можно больше «бабла», (3) прорваться «выше». Естественно, что пытаясь показать себя «соответствующими» положению, они начинают третировать всех остальных, кто не преуспел, определяя их в «лузеры» и/или «лохи».

Эта струя смешалась с другой струей «правильных» мемов, обеспеченных западной транзитологией, откуда советские западники черпали социальные смыслы для продвижения их в обществе. Новые смыслы легли на старые шаблоны. Людям было предложено «строить капитализм» (как до этого им предлагалось «строить коммунизм»). А чтобы преуспеть в том, им было предложено «талмудить» западные учебники (как до того им предлагалось «талмудить» марксистко-ленинские «кирпичи»). Так какие же мемы были «втянуты» нашим активом с Запада в дополнение к «доморощенному» био-доминированию? Во-первых, это положение неоклассической экономической теории о «невидимой руке рынка», которое сняло все вопросы об общественном целеполагании, и послужило оправданием для государства сбросить свои обязательства перед обществом, и стать предоставленным самому себе. Во-вторых, это вульгарно-марксистское представление о капитале как о больших деньгах, которое совместилось с вульгарно-веберовским тезисом о неуемном стремлении к успеху как сути капитализма, и дало на выходе представление об инкапе (синтезе общественного успеха и денег) как самом настоящем капитале – цели лидерской деятельности в капиталистической среде.

Следующий элемент – модель «человек экономический» неоклассической экономической теории. Данная модель основана на положении, что каждый человек при принятии решения перебирает различные варианты своих действий, выбирая из них тот, который соответствует максимуму его личной функции полезности. По большому счету данная модель исключает творчество и волю, ибо в ней человек перебирает для оптимизации лишь уже известные стратегии, цена которых хорошо просчитана. Реальным прототипом данной модели были биржевые брокеры и купцы, профессионализм которых обеспечивался знанием ими котировок цен товаров на различных рынках, чего было вполне достаточно для успешного ведения бизнеса с целью максимизации прибыли. Так деньги стали естественным выбором наших доморощенных «капиталистов» из номенклатуры для своей целевой функции полезности, что опять же хорошо и целостно замкнулось на представлении об инкапе («бабле») в качестве основной жизненной ценности в «эпоху капитализма».

Как результат, инкап («бабло») занял центральное место в системе ценностей значительной части российского актива, породив тот самый жизненный стиль, который получил название «гламур». «Бабло» царит в мире гламура, покоясь на базовых структурах биологического доминирования, абсолютного эгоизма, пассивной рациональности оптимального выбора, целью которого является опять же приумножение «бабла». В таком своем центральном положении инкап естественным образом приобретает сакральные черты, создавая основания для культа «золотого тельца», культа Мамоны. Смешиваясь с расистской сутью ментальных структур био-доминирования, «бабло» становится «магической субстанцией», которой одной лишь дано право превращать двуногих жителей страны в людей. Те же, кто без «бабла», – те лохи, тем – место лишь у «параши».

Развернем внутреннюю логику данного конструкта чуть более подробно. В отсутствии активного целеполагания вне сферы денег мироощущение человека немедленно скукоживается до того, что можно определить словом «парашецентризм». Ведь лишь наличие позитивных жизненных целей, личное участие в каком-то жизненном проекте, задает личности ее «направление вперед», то, куда ей следует стремиться в социальном плане. Без таких личных целей у человека остается только ощущение «сзади»: «сзади» – это там, где остались те, кто не преуспел в этой жизни, где сгрудились лузеры и лохи, где находится та самая пресловутая жизненная «параша». Соответственно главным жизненным мотивом для такого человека становится удалиться от «параши» как можно дальше. Так «параша» превращается в центр координат его мира, и возникает естественный синтез с упомянутым культом «золотого тельца»: чем больше у человека «бабла», тем дальше он от этого начала социальных координат.

Становится также понятным, почему сами деньги не могут задать для человека социальное направление «вперед»: ведь деньги слишком универсальны для этого. Слишком много жизненных путей может привести к богатству. Поэтому и остается четко определенным в мире гламура лишь положение исходной точки, того места, где существуют двуногие без денег.

Так и получается, что уйти от «параши» как можно дальше – стержень всей жизненной мотивации людей «золотого тельца». При этом само социальное направление к «параше» задается широко распространившимся в 90-х годах словом «лох». Ядром всех личностных конфликтов в этой среде обычно является выяснение факта, кто из спорящих ближе к «параше», кто их них больший лох.

Интересно, что понятие «лох» не имеет антонима. Так еще раз семантически подчеркивается, что в этом мире нет положительного направления. Жизненный успех определяется только отрицательным направлением. Главное, оказаться как можно дальше от «параши», причем даже в географическом плане. Наиболее ценимым жизненным результатом является особняк в Лондоне, и/или вилла в Марбелье. Однако, символично и то, что лазурные берега Антиба, или сверкающие вершины Куршавеля могут вдруг оказаться парашей города Лиона. Мир «параши» цепко держит своих избранников, и не отпускает их далеко.

Представленный психо-социальный конструкт обладает еще одним общим свойством: все его основания являются внеположенными человеку и группе, «взятыми на веру» от «авторитетов» без должной рефлексии. Т.е. представленное мировоззрение является именно что традиционалистским, не соответствующим Современности. Так из нашей социальной реальности проявляется основной драйвер текущей российской архаизации – доминирующая элитная идентичность страны. Кстати, интересно также и то, что аналогичное заключение можно сделать по отношению людей, запустивших процесс архаизации России. Советские западники в своих основных посылах также принимали многие установки, заимствованные ими с Запада, без какой-либо критической рефлексии. Фактически их структура восприятия мира была отнюдь не модернистской, а вполне себе традиционалистско-талмудической.

Следствием выявленных и описанных выше элитных установок в экономике является сверхэксплуатация массы активом. Рассмотрим, как делился «общественный пирог» в России за время трансформации. Из данных, приведенных в таблице ниже, видно, что в редкие годы доля зарплат людей превышала 50% ВВП. Для сравнения можно привести данные по США за 2005 г.: домохозяйствам в том году перепало 75% ВВП, предприятиям - 17%, бюджету - 8%. Тем самым можно зафиксировать положение, что население России в течение всего периода трансформации было существенно недофинансировано по сравнению с населением западных стран. Чего не скажешь о той части ВВП, которая представляет собой прибыль корпораций. И даже рост зарплат на более чем 10% в год в реальном исчислении, наблюдавшийся в 00-х, являлся лишь частичной компенсацией того изъятия части общественного «пирога», которое было произведено буржуазией у населения во время предыдущего кризиса (1998-99): доля населения в ВВП упала с 51% в 97-м до 40% в 99-м, и подросла к 08-му лишь до 46%. По результатам текущего кризиса по-видимому следует ожидать аналогичного изъятия.

Недофинансированность населения является одной из причин низкой гражданской активности массы – у людей просто напросто нет ресурсов отстаивать свои права, ни денежных, ни временных. Другим следствием такого «раздела пирога» является наличие достаточных средств у бизнесменов не только для демонстративного расточительского потребления, но и для установления специальных отношений с властью. Т.е. наличествующая в России сверхэксплуатация населения является катализатором преобразования капитала в инкап, и тем самым служит основным источником коррупции.

В общесоциальном плане «парашецентризм» (точнее расистская его струя) задает ту самую высокую степень поляризации на элитной границе, которая обеспечивает элитный отрыв от общества. Вот, например, что дают данные исследований ВЦИОМ: «Что нужно человеку, чтобы оказаться в элите российского общества? С огромным отрывом лидируют такие факторы, как наличие денег (75%) и связи во властных структурах (56%). Гораздо меньшее значение, с точки зрения россиян, имеют энергия, предприимчивость, талант, высокая квалификация (20%). Хотя среди высокодоходных групп населения, а также молодежи и людей с высшим образованием высока доля тех, кто прежде всего настроен обратить внимание на личные качества потенциального члена элиты, а не на его зажиточность. // У российских граждан сложилось представление об элите скорее как о замкнутом сообществе, даже касте, куда простым людям не пробиться (так полагают 59% опрошенных; альтернативного мнения придерживаются 38%). Зато личные качества, даже самые выдающиеся, для принадлежности к элите имеют существенно меньшее значение (33%), чем связи и происхождение (64%). Во многом такое отношение воспроизводит и отношение к советской элите, также превратившейся в замкнутое номенклатурное сословие.» Население считает элиту замкнутым сообществом, которое трудно достижимо для человека, рожденного вне данного слоя. При этом люди одновременно отказывают элите в своем доверии: «На вопрос, соответствует ли нынешняя элита задачам, стоящим перед страной и обществом, только 3% отвечают твердое "да", еще 14% считают, что «элита скорее соответствует». Зато 70% россиян придерживаются обратной точки зрения.»

«Нынешняя российская элита не выдерживает сравнения со старой советской. По мнению 42% россиян, за пятнадцать лет она изменилась явно в худшую сторону, обратного мнения придерживаются только 17%. При этом почти все позитивные качества в восприятии россиян были скорее присущи старой советской элите, а почти все негативные – скорее нынешней.

Вот набор ведущих качеств, которыми россияне характеризуют советскую элиту: патриотизм, озабоченность судьбой страны (57%), ответственность перед страной, народом (39%), трудолюбие, работоспособность (34%), образованность, профессионализм (30%). А вот набор, характерный для элиты нынешней: корыстолюбие, склонность к коррупции (44%), безответственность, склонность ставить личные интересы выше общественных (41%), космополитизм, презрение к интересам своей страны (39%), лень, зазнайство (27%).

Пожалуй, только в одном позитивном качестве нынешняя элита в сознании граждан несколько превосходит советскую -- в энергичности, инициативности (соответственно 30% против 21%). Да и то, судя по остальным оценкам, инициативность элиты нынешней направлена отнюдь не во благо страны.

Интересы нынешней элиты и нынешнего российского общества не только не совпадают, но и не могут совпадать в принципе. Так считают 44% опрошенных. Только 6% считают, что интересы эти в целом совпадают».

Так становится понятной основная причина отчуждения массы от государства и элиты, ведущая к высокой степени аномии населения, одним из следствий которой и является непротивление людьми своей вов