1920-е годы в США были кульминацией «классического» капитализма. Все в стране стремительно росло: ВНП, объемы производства, прибыли компаний и уровень жизни, причем у всех слоев населения. Каждый год приносил новые чудеса инженерии; строились невиданные небоскребы и мосты; символ преуспевания — автомобиль — стал в Америке предметом массового потребления (в 1929 году было произведено более одного миллиона «фордов»). Экспорт превышал импорт, США играли все большую роль в мировой экономике. Американцы всерьез уверовали, что это навсегда, что их возлюбленная Богом страна нашла формулу безграничного процветания. Экономическая и социальная система Америки, по убеждению ее граждан, лучше всего соответствовала природе человека, истинной морали и Божьему замыслу. Трудолюбивым и честным в ней был обеспечен успех, а если кто-то был беден — это была его вина; для таких существовала благотворительность, призванная смягчать отдельные неизбежные язвы общества.

Никто не предвидел краха, да и откуда ему было взяться? Ведь Америка жила не воровством и не в долг, свое благосостояние американцы создали трудом и смелой инициативой — так почему ему было не расти вечно?

Но грянул гром: 29 октября 1929 года («черный вторник») рухнул фондовый рынок. Десятки инвесторов выбрасывались из окон. Резкие падения биржевых курсов случались и раньше, но на этот раз биржевой крах оказался только стартовым сигналом к невиданно глубокому кризису, поразившему всю экономику США на долгие годы. Этот кризис, ставший для Америки историческим рубежом, получил название «Великая депрессия».

Беспрецедентный мировой экономический кризис обрушил на Соединенные Штаты свой самый жестокий удар, и его тяжелая пята подмяла не только бедняков, но и десятки миллионов средних и богатых американцев. Последующие три года довершили превращение благополучного дома в руины: в 1933 г. каждый третий рабочий был лишен источников существования (количество безработных превысило 16 млн чел.), были полностью разорены около 900 тыс. фермеров, корпорации свели итоги года с потерей в 3,5 млрд. долл., многие миллионеры превратились в нищих, в 47 из тогдашних 48 штатов прекратили деловые операции или вовсе были закрыты банки.

Кризис развивался волнами, захватывая все новые отрасли экономики и все более широкие слои населения. С 1929-го по 1933 годы ВНП страны сократился почти вдвое, разорилось более ста тысяч предприятий, безработица выросла с 3.2% до 25,2% (а по неофициальным данным, и более). Десятки миллионов людей пережили резкое снижение уровня жизни и социального статуса: владельцы новых домов лишались их, будучи не в силах расплатиться по ссуде; имевшие раньше «свое дело» теперь толкались на бирже труда; рабочие высокой квалификации хватались за любую поденщину. Сбережения всей жизни улетучивались в один день. Тяжелее всего для многих американцев было то, что ни добросовестный труд, ни предприимчивость не помогали — люди чувствовали себя бессильными что-либо изменить. Повсюду в городах выстроились очереди за бесплатной похлебкой — в них стояли те, кому прежде сама мысль о благотворительности была бы оскорбительной. И все это никак не кончалось; кризис перешел в затяжную депрессию, которая с годами стала проникать в умы и души людей: у них опускались руки, они перестали искать работу, перебивались чем Бог пошлет без надежды на лучшее.

Только в Нью-Йорке в 1931 году от голода умерли две тысячи человек. По стране прокатилась волна голодных бунтов, нападений на продовольственные магазины. У людей, многими десятилетиями непоколебимо веривших, что их родина — «земля обетованная», что «Всевышний печется о детях, пьяницах и Соединенных Штатах», произошел гигантский духовный и душевный надлом.

Из-за избытка выращиваемого зерна, кофе, хлопка, производимого сахара, меди, серебра, из-за небывалых урожаев в Европе в 1929 году цены резко упали. Сокращение спроса и обострение проблемы сбыта были настолько катастрофическими, что стали закрываться фабрики и заводы, разоряться фермы.

Печально, но факт: радикальные реформы, за редким исключением, проводятся только тогда, когда деваться уже некуда, когда общество, погружаясь в пучину, достигает того самого «каменного дна», ниже которого, как полагают американцы, опускаться некуда, и остается либо, собрав остатки сил и воли, карабкаться наверх, либо угомониться навсегда.

Президент Роберт Гувер — неплохой инженер, преуспевающий бизнесмен, хороший министр, оказался никудышним главой администрации. Автор панегирика «Американский индивидуализм» не мог поступиться принципами, как Альфой и Омегой «твердого индивидуализма». Роль государства сводилась к функции «ночного сторожа». Для Гувера и его администрации малейшее вмешательство государства в хозяйственную и социальную жизнь было просто кощунством. Рассуждая о «нецелесообразности» прямой помощи безработным со стороны федерального правительства, — консерваторы предрекали, что она «подорвет веру населения в собственные силы» и «ослабит стойкость индивидуального характера американцев».

Дети пухли от голода, а президент даже в последнем послании конгрессу твердолобо стоял на своем: «Мы создали особую систему индивидуализма, которая не должна быть подменена действиями государства, ибо она принесла нашей стране больше свершений, чем когда-либо достигнуто в истории любой другой страны. Принципы американской системы и пружины ее прогресса таковы, что мы должны позволить свободную игру социальных и экономических сил ив тоже время стимулировать инициативу и предприимчивость граждан... Оно (федеральное правительство) должно действовать как координатор их усилий, а не как участник социальной и экономической жизни общества».

Переступив через вековые привычки и предрассудки, на президентских выборах 1932 года американцы проголосовали за демократа Франклина Делано Рузвельта, обещавшего новый «контракт с забытым человеком». Президент действовал быстро, твердо и решительно. В американскую историю золотыми буквами вписаны его первые «сто дней». Вступая в Белый дом 4 марта 1933 года, Рузвельт потребовал у конгресса «широких полномочий для исполнительной власти в целях ведения войны против бедствия, таких же больших, какими бы я был наделен в случае действительного вторжения внешнего врага в страну».

Франклин Делано Рузвельт принес присягу президента в этот же день 4 марта 1933 года, когда в разгаре была новая напасть — банковский кризис. По всей стране вкладчики осаждали банки, требуя вернуть деньги, что было невозможно. Банковская система — а с ней и вся экономика — были на грани полной остановки.

На следующий день Рузвельт своим решением приостановил операции во всех банках страны. Была объявлена программа срочных мер по оздоровлению банков и защите вкладов. Решительные меры и разъяснения, с которыми президент вы¬ступил по радио, сбили панику; уже через неделю банки стали открываться, и приток денег в них превысил отток. Люди поверили новому президенту, его доверительному разговору с ними в радиоэфире, и Рузвельт использовал этот кредит доверия, чтобы затем провести реформу всей банковской системы для повышения надежности банков и предотвращения спекуляций. Наряду с другими мерами были введены гарантии для частных вкладов, не превышающих установленной суммы (тогда 5 тысяч долларов, в наше время — 100 тысяч долларов).

По схожему сценарию шла борьба с депрессией и в других направлениях: сначала был объявлен пакет экстренных мер (знаменитые «сто дней» Рузвельта, его Новый курс), а затем путем проб и ошибок находились более основательные решения и для них писались законы. Это было время смелого исторического творчества, какого США не знали ни до, ни после.

Экономические меры Рузвельта были неслыханными для капиталистической страны, тем более для США, с их традицией невмешательства государства в экономику. Во избежание новых «черных вторников» были приняты законы, регулирующие рынок капиталов, образована полномочная Комиссия по ценным бумагам и биржам. Дальше — больше. Рузвельт провел целый пакет законов о труде, за которые прежде безуспешно боролись профсоюзы.

Новая политика в 1935 г. нашла выражение в законе Вагнера, согласно которому был создан механизм регулирования в лице Национального управления по трудовым отношениям (НУТО). Несколько видоизмененное по закону Тафта-Хартли, оно, однако, и сейчас является основным рычагом всей системы государственного вмешательства в сферу трудовых отношений.

Структура Национального управления по трудовым отношениям отличалась значительной централизацией, это должно было обеспечивать быстрое и непосредственное вмешательство в конфликты на предприятиях по всей стране. Во главе Управления стояли три человека, назначенные президентом с согласия сената: председатель и два члена. В Вашингтоне был создан сравнительно небольшой центральный аппарат, делившийся на 5 отделов (юридический, административный, отдел следователей, экономический, отдел публикаций) и ряд подотделов, помогавших выносить решения. Региональные отделения Управления (их было 21) охватывали всю страну и отличались также сравнительно простым устройством, позво¬лявшим сосредоточить руководство в немногих руках.

В первые два года штат НУТО не превышал 300 человек, а в последующие годы увеличился до 1 тыс. сотрудников. Задачи Управления вытекали из основного замысла его со¬здателей — предотвращать забастовки с помощью частичных уступок, создавать профсоюзы под своим контролем, направлять рабочее движение по реформистскому пути. Эти цели очень ясно были сформулированы в законе Вагнера, исходившем из необходимости искоренения причин, которые вызывают «стачки и другие формы борьбы и смуты в промышленности».

Отстаивая билль в конгрессе, сенатор Гаррисон заявлял, что он рассматривает этот билль как «меру безопасности»: «Я считаю организованных рабочих США нашим главным бастионом против коммунизма и других революционных движений».

В соответствии с этим функции НУТО были двоякого рода: вмешательство в конфликты, юридическим поводом к которому служило пресечение так называемой «нечестной трудовой практики» предпринимателей, и принуждение их к заключению коллективного договора; контроль над формированием профсоюзов — право определять, какие именно представители рабочих будут считаться «признанными» профсоюзом, уполномоченным вести переговоры и подписывать соглашение с хозяевами.

К «нечестной трудовой практике» относились попытки предпринимателя создать так называемый «компанейский профсоюз», т.е. фальшивое «представительство рабочих», существующее на средства промышленника и во всем от него зависящее. Эта практика была широко распространена в американской про¬мышленности в середине 30-х годов. Предприниматели также не могли применять «силу или насилие», угрожать и запугивать рабочих, с тем чтобы не допустить организации профсоюза или парализовать его деятельность. Тем самым воспрещались бывшие в то время в ходу среди фабрикантов методы увольнения профсоюзных агитаторов и активистов, составление черных списков, ведение шпионажа на предприятии, избиения рабочих пикетов, разгон мирных демонстраций.

Хозяину предприятия нельзя было требовать в качестве ус¬ловия приема на производство, чтобы рабочий не был членом профсоюза (другими словами, не разрешались так называемые «контракты желтой собаки»). В то же время профсоюзы имели право заключать с хозяевами соглашения, по которым все занятые на данном предприятии должны были вступить в профсоюз (так называемый «закрытый цех»).

Предприниматель не мог отказаться от ведения коллективных переговоров с «надлежащим образом избранными» представителями своих рабочих. Тем самым поощрялась практика заключения коллективных договоров и создание реформистских рабочих организаций, выступающих за «мирные отношения» с хозяевами.

Любой рабочий, группа рабочих или профсоюзов могли подать жалобу в Управление на «нечестную трудовую практику» своего предпринимателя. Однако процедура принуждения, применяемая к хозяевам производства, была длительной и дорогостоящей.

Другой стороной деятельности НУТО было утверждение рабочих представителей для ведения коллективных переговоров с предпринимателем. Такая практика по существу означает официальное признание профсоюза.

Получив заявление от одного или нескольких (соперничающих) профсоюзов, Управление, как правило, проводило выборы на производстве. Та рабочая организация, которая получала большинство голосов, утверждалась в качестве единственного полномочного представителя рабочих на переговорах с хозяевами, остальные же профсоюзы но получали никаких прав. Направленная против создания «компанейских профсоюзов», вызывавших большое возмущение трудящихся, эта процедура одновременно ставила под контроль государства формирование профсоюзов вообще.

Каковы же были масштаб и характер деятельности этого посреднического органа? Статистические отчеты Управления выглядят довольно внушительно. За первые 12 лет своего существования (1935—1947 гг.) оно рассмотрело 45649 дел о «нечестной трудовой практике» и 59692 дела о представи¬тельстве, провело 36969 выборов, в которых приняло участие 7677135 рабочих, восстановило на работе 76268 профсоюзных активистов, из которых 40691 человек получили в качестве компенсации 12418000 дол., также восстановило на работе 226485 стачечников.

Судя по этим цифрам, можно сделать вывод, что Управле¬ние успешно претворяло закон Вагнера в жизнь. Однако при более внимательном подходе к его отчетам становится ясным, что общая статистика не отражала действительной картины. Важно не столько количество рассмотренных конфликтов, сколько — как решались эти конфликты. Так ли уж сильно ущемлялись интересы предпринимателей?

За первый отчетный год 201 дело, т.е. 27,2% всех закрытых дел взяли назад сами профсоюзы в результате того, что после неофициальных переговоров с предпринимателями они пришли к какому-то компромиссу, 15,3% (из дел) были просто возвращены им назад, так как директора региональных отделений находили жалобы неосновательными. 331 дело, или 44,9%, считалось урегулированным. Это означало, что после того, как обе стороны изложили свои позиции в ходе неформального расследования и провели переговоры друг с другом, предприниматель шел на какие-то уступки профсоюзу, но все же не полностью выполнял его требования. Например, предприниматель соглашался признать профсоюз, но отказывался восстановить на работе уволенных до того рабочих или, в другом случае, восстанавливал на работе одних и не желал принимать других — наиболее активных «смутьянов» и «бунтовщиков». Хотя профсоюз и не отзывал свою жалобу, Управление считало такие дела полностью урегулированными и закрывало их, не давая им формального хода. Большой процент таких дел свидетельс¬твует о стремлении при малейшей возможности удовлетворить предпринимателей за счет рабочих.

За второй отчетный год урегулировано было 69% (1429) дел, отозвано 22,9% (599 дел), не принято 10,8% (254 дела). Таким образом, тенденция была та же и даже усилилась.

Только в одном случае из 20 Управление применяло принудительные меры к предпринимателям. В 1936 г. НУТО вынесло всего 56 «формальных решений», а за все годы своего существования такой принудительный способ был использован Управлением лишь в 6,7 % дел, касавшихся «нечестной трудовой практики», и в 22,4% дел, касавшихся представительства. Таким образом, лишь в некоторых случаях, когда предприниматели не хотели идти ни на какие уступки, Управление пускало в ход весь свой механизм и выступало как организация принуждения.

В основном не желали идти на компромисс с рабочими наиболее крупные монополии. Ни одна крупная корпорация не подчинилась НУТО до 1937 г., т.е. до того момента, когда Верховный суд признал конституционность закона Вагнера. Некоторые компании парализовали деятельность Управления, возбуждая против него «судебные предписания», например, «Дженерал моторе». Другие просто не признавали НУТО как законно существующий орган: игнорировали слушание дела в нем, отзывая своих адвокатов, провозглашали, что оно действует на неконституционной основе и т. п. С такой позицией Управление столкнулось в делах «Рэмигтон Рэнд», «Маккэй Радио энд Телеграф», «Глоуб Мэил Сервис», «Крайслер корпорейшн», «Ассошиэйтед пресс», «Джонс энд Лофлин Стил» и др.

В 1935—1937 гг. имели место вопиющие примеры расправ хозяев производства с членами профсоюзов. Так, в «кровавом Харлане» (горняцком округе в штате Кентукки, где, по выражению одного журналиста, не хватало лишь средневековых замков и подъемных мостов, чтобы сходство с феодальными порядками стало полным) признание шахтера, что он состоит в профсоюзе, было равносильно самоубийству. «Никто не знает,— отмечалось в прессе, — сколько шахтеров было умерщвлено тайными убийцами или в драках, спровоцированных бандитами, которых ввозили владельцы шахт». Специальная подкомиссия сената, возглавляемая Р. Лафоллегом-младшим, расследуя положение в Харлане, установила, что запугивание, избиение, террор против жен и детей, включая пытки подростков, убийства профсоюзных активистов были здесь рядовым явлением (ходила поговорка: «смерть от пули считается в Харлане смертью от естественных причин»), что шериф округа набирал свои кадры в основном из отпетых уголовников, что вся полиция состояла на содержании у компании, что ни один профсоюзный лидер не мог беспрепятственно въехать в округ, снять комнату в отеле. Очевидцы писали, что положение в округе напоминает Дантов ад, а о законе или цивилизации там просто-напросто забыли.

Другой пример расправы монополистов с профсоюзом можно найти в анналах Управления, в которых рассказывалось о подавлении стачки на заводах «Рэмингтон Рэнд» в г. Илионе. Введение чрезвычайного положения, наводнение города вооруженной охраной, патрулировавшей улицы, полная изоляция рабочих от внешнего мира и неограниченный произвол фабрикантов из «Рэмигтон Рэнд» — такова была картина, продемонстрировавшая бессилие НУТО. Длинный список подобных примеров можно было бы продолжить.
Таким образом, если авторитета и полномочий Управления часто хватало для того, чтобы заставить мелких и средних предпринимателей пойти на уступки своим рабочим, то против крупнейших корпораций — главных врагов закона Вагнера — оно оказалось бессильным. Монополии не считались с ним и продолжали безнаказанно подавлять любое недовольство рабочих.

Тем не менее оппозиция со стороны монополий к органу, проводящему в жизнь ненавистный закон Вагнера, была огромной. По свидетельству современника, «почти любой грех, с тех пор как Бог создал человека, приписывается Управлению». Утверждали, что вмешательство в трудовые конфликты еще более углубило содержавшиеся в законе пороки. Управление обвиняли в бюрократизме, характеризовали как «врага обще¬ства № 1», как «американскую инквизицию».

Была образована также Администрация общественных работ, которая развернула множество проектов по строительству дамб и дорог, посадке лесов, электрификации сельской местности. Это были работы, не требовавшие высокой квалификации, с оплатой, достаточной для пропитания работника и его семьи. Численность занятых на них достигала 4 млн. человек.


Продолжение