В данном случае индивид волен решать, производить или нет акт саморефлексии, а бесконечная последовательность отражений берётся не единомоментно – одномоментно это сделать невозможно вследствие непредставимости в сознании актуальной бесконечности, - а последовательно, акт (самоотражения) за актом. Элементарный акт самосозерцания в такой модели становится своего рода минимальным шагом или "квантом" ментального времени, вводимого, как новое временное измерение в дополнение к физическому времени, и одновременно – минимальным проявлением воли индивида.

Физическое время мы не выбираем, оно лежит вне пространства нашей воли, мы не можем двигаться по нему по своему усмотрению так, как можем это делать вдоль пространственных измерений. В отличие от физического – ментальное время в определённой степени зависит от нашего выбора. Мы можем его замедлить или, сосредоточившись на саморефлексии, ускорить. До определённой степени можем и "гулять" по нему в оба направления, используя нашу память о своих прежних ментальных состояниях (конечно только в том случае, когда она сохранена). В то же время и у ментального времени есть направление: ведь с каждым новым эффективным актом саморефлексии мы становимся чуточку мудрее, открывая в своём сознании нечто новое. Накопленное новое вероятнее всего никуда не улетучится. Другими словами: движение вдоль оси ментального времени всё же более вероятно, чем в обратном направлении. То есть, также ментальное время есть мера необратимости процесса накопления опыта.

После всего изложенного становится очевидным, что как минимум задачу конструирования объекта со свободой воли можно свести к задаче обучения искусственного разума поиску и разрешению языковых неопределённостей путём введения дополнительных условий и правил. Впрочем, сказать об этом легче, чем сделать, поскольку, как было указано выше – общего алгоритма нахождения и разрешения неопределённостей не существует. Поэтому, как этому обучить машину, пока не очень понятно…

Отметим, однако, что по нашим наблюдениям большинство людей также не способно справляться с подобного рода задачами. То есть, по крайней мере в вербальной сфере, большинство людей свободой воли в полном смысле не обладает, находясь полностью во власти языковых стереотипов и табу. Это, наверное, и приводит к существованию того, что Лосев назвал мифологической основой любого научного знания – неосознанным включением мифологических языковых интуиций в казалось бы чисто аналитические теории, и наоборот: адаптация имеющих сугубо относительную ценность научных идей в народной мифологии.

А между тем, от наличия или отсутствия собственной независимой и осознающей себя воли зависит не только место индивидуума в социуме, но и место нации в истории. Попробуем же хотя бы приблизительно смоделировать человеческую историю, в которой действуют субъекты с настоящей свободой воли. И с высоты наших моделей попробуем понять, откуда в человеческой истории появляются такие кардинальные явления, как революции и войны.

 

От классического субъекта к наночеловечеству

Рассуждая в платоновском "Государстве" о природе социального, Сократ выделяет инстинктивное начало, как отрицательную, хотя и неизбежную черту человека. Действительно, согласно Сократу-Платону, смене государственного устройства предшествует серьезная "работа" на индивидуально-личностном уровне, высвобождение господствующего над индивидом "эроса" в том или ином виде и направлении (что характерно, этот вывод Сократ делает без всякой ссылки на Фрейда).

Поскольку согласно Сократу, мировое социальное развитие носит проградиентно-деградирующий характер, от идеального устройства к наихудшему, торжество "эроса" над "разумом" и "мнений" над "истиной" становится основной предпосылкой очередного (теперь скажем революционного) переворота, ведущего к очередному "скачку вниз". Основное опасение: пресловутая "утрата стабильности". Наоборот, "сохранение стабильности" превращается в идею-фикс такого общества. Собственно, этим и ограничены его амбиции.

Впрочем, могут существовать и совершенно иные модели развития, поэтому стоит провести небольшое классификационное исследование, которое позволило бы развести многочисленные модели по немногим группам, разбитым в соответствии с немногочисленными принципами.

Мы согласимся с Сократом в методологии, когда он провозглашает программу конструирования идеального государственного устройства вначале в интерсубъектном сознании:

" Сейчас мы лепим в нашем воображении государство, как мы полагаем, счастливое, но не в отдельно взятой его части, не так, чтобы лишь кое-кто в нем был счастлив, но так, чтобы оно было счастливо все в целом" – говорит Сократ своим собеседникам (Платон. "Государство").

Следуя за ним, мы также собираемся "слепить в воображении" некую обобщенную модель, в которой мировое развитие и его периодические революционные скачки порождались бы внутри самой модели, исходя из её внутренне присущего ей самой характера, а не вводились бы историками ad-hoc извне, каждый раз эмпирическими и плохо формализуемыми "пожарными" мерами. Может быть, в рамках такой модели место наших наночеловечков приобрело бы большую интуитивную ясность…

Возвращаясь к модели истории, отстаиваемой Сократом, отметим, что у собеседников Сократа регрессивность истории не вызывает никакого отторжения, воспринимаясь, как должное. По-видимому, потому, что регрессивные модели человеческой истории в то время господствовали. Например, у Гесиода история сравнивается с металлами разного достоинства: "золотой век" сменяется "серебряным", который деградирует в"медный", а затем – "железный".

История мыслится, как движение под уклон: от эры героев и богов через проградиентный (поскольку понятие "прогрессивный" тут мало подходит) упадок положительных качеств индивидов и общества в целом. Личность Геракла носит полубожественный характер. Ахилл все ещё напрямую заключает пари с богами, однако, он уже вполне человек. По мере исторического развития общество всё более удаляется от идеала, а люди – от милости богов.

Но каковы причины деградации? Если верить Сократу, родители недостаточно хорошо воспитывают своих детей. Однако, как такое стало возможно при почти идеальном строе (аристократия), остаётся совершенно нераскрытым. И в чём тогда "идеальность" общественного устройства, если оно не способно воспроизвести само себя? Как тут не вспомнить современный миф о деградации "почти идеального" советского социума в "разнузданность" 90-х…

Конечно, если кто-нибудь из наших современников захотел бы подкрепить мнение Сократа, он мог бы легко привлечь достижения науки ХХ века, вспомнить о росте энтропии (индекса беспорядка) и других интересных вещах, способных убедить читателя в том, что мир запрограммировано движется к распаду. Однако, наверняка нашлись бы и возражения: равномерный рост энтропии и снижение упорядоченности наблюдается только в полностью изолированных системах, например во всей Вселенной, а в её локальных частях движение энтропии можно повернуть и так, и эдак.

У других древних индоевропейских народов – мы видим взгляды на исторический процесс, весьма близкие к сократовским. Герои "Махабхараты" – боги, ходящие по земле. В дальнейшем, как и в греческой сакральной истории, индийские герои становятся все более приземленными, а общество – все менее святым. После битвы на Курукшетре начинается эра Калиюги – последнее и наихудшее из времён…

В семитической традиции мы находим весьма похожее понимание: в соответствии с талмудической трактовкой, а затем – и в соответствии с кабалистической теорией "клипот" степень сакральности человеческого общества прогрессивно уменьшается. От Авраама, разговаривающего непосредственно с небесными силами, как с человеком, к времени пророков, которым семитское божество указывает, что необходимо делать и говорить, но которые, если так можно выразиться, уже не имеют с ним "прямой телефонной линии". Деградирует и все общество: вместо того, чтобы слушать и повиноваться, оно изгоняет пророков, либо предает их мучительной казни.

В дальнейшем происходит следующая "революция", и время пророков необратимо завершается. Наступает время учителей, даже наиболее праведные из которых не в силах достичь уровня пророков. Каждая следующая "революция" – наказание "избранному народу" за недостаточный консерватизм и поспешные социальные инновации. То, что было доступно (в плане святости и возможности познания божества) многим, теперь недоступно вообще или доступно единицам. Мировое и национальное развитие, таким образом, понимается консервативным сознанием иудеев, как процесс постепенного удаления от источника божественного света.

Китайское традиционное восприятие также антипрогрессистское. В конфуцианстве всякие перемены таят в себе недоброе, китайцы, как известно, часов друг другу не дарят, то есть время, как напоминание о бренности и необратимости, носит в рамках традиционной китайской культуры – однозначно отрицательный характер.

Если взглянуть на эту культурологическую солянку с некоторого удаления, можно заметить, что при всей разнице традиций (а семитическая языковая традиция вообще более консервативна, чем индоевропейская, вследствие более консервативной системы лексического новообразования) традиционные культуры относятся с большим подозрением к любым инновациям.

Ариец Сократ подобно библейскому пророку вещает о "распущенности нравов". К общему ригоризму он добавляет свои собственные тезисы о "подражательстве" вместо поиска истины, а в качестве наиболее опасной угрозы стабильности называет фривольное стихосложение и иные инновации в сфере культуры. Довольно радикальное предложение Сократа состоит в том, чтобы вообще отменить всю "подражательную" поэзию, оставив лишь дифирамбы, как высшую форму поэтического искусства.

Таким образом, традиционный человек видит "информационную угрозу" в пропагаторах заведомо нежелательных перемен. Перемены же плохи потому, что общим свойством наилучших состояний является устойчивость ко всякому изменению. Вот, как это изложено у Сократа:

— Но то, что находится в наилучшем состоянии, менее всего изменяется под воздействием другого. Разве, например, не меньше всего поддается изменениям отличающееся здоровьем и силой тело под воздействием пищи, питья, трудов? Или же любое растение — под воздействием солнечного тепла, ветра и т. д.?

— Конечно, меньше всего.

— И душу — по крайней мере наиболее мужественную и разумную — всего меньше расстроит и изменит какое-либо внешнее воздействие.

— Да.

— Даже и всякие составные вещи — утварь, постройки, одежда, если они хорошо сделаны и содержатся в порядке, на том же самом основании меньше всего изменяются под влиянием времени и других воздействий. (Платон. Государство)

Сократ – яростный защитник экологии. По всей видимости, уже в классическую эпоху расселение ахейцев по континентальной Греции и колониям достигло апогея, появились признаки перенаселенности, технологического давления на биосферу. Леса были в значительной мере уничтожены, что усугубляло внутренние конфликты за обладание ограниченными ресурсами, а также страхи о неизбежной катастрофе перераздутого экономического пузыря под названием Эллада. Отсюда востребованность контроля над рождаемостью, часто весьма жестокого, который полностью одобряется великим философом.

Всё это выглядит немного неконкурентноспособно, и Аристотель не зря подшучивал над платоновскими социальными идеями. Однако, можно смело предположить, что наночеловек, лишённый эмоциональной сферы, мог бы стать вполне достойным членом сократовского идеального государства, способствуя его вековой стабильности. Устранив человеческое "квалия", мы могли бы всерьёз рассчитывать на то, что такой зомби не станет подвергать сомнению Основной Закон, сочинять пошлые стишки, а также не будет петь ничего, кроме гимнов и дифирамб…

Однако, факт остаётся фактом: значительный пласт человеческих культур делает отсылку к "золотому веку", превращая именно такой конструкт в точку исторического отсчёта. На этом фоне христианская модель исторического выступает явным особняком, даже с учетом того, что она мыслится, как продолжение иудейской, по христианской версии достигшей к моменту христоявления низшей точки падения. К моменту начала проповеди Христа мера ретроспективная оценка миросостояния (христианским сознанием) приближается к абсолютному нулю, после чего для этого показателя просто не остаётся иного направления, кроме, как вверх. Можно сказать, что в рамках христианской модели котировки прежнего, "ветхого", блага упали до нуля, и кризис исчерпал сам себя, поскольку христианским учением о новом благе были созданы все условия для нового периода мощного роста.

Из этих простых арифметических соображений, как нам представляется, и вырастает западнохристианский и из него и отмеченный Лосевым (Диалектика мифа) секулярный европейский исторический прогрессизм. Прежняя регрессивная шкала развития была развернута в обратном направлении, и историческое развитие стало пониматься, как экспансия меры блага, её униформное возрастание. Отсюда – восприятие неограниченного прозелитизма, процесса расширения сферы влияния христианства, как разновидности "общественного блага". Таким образом, религиозная инновация как магнитом притянула к себе "человеческий капитал", открыв совершенно новую сферу его приложения. – В таком расширении пространства межчеловеческих интеракций за счёт введения в него нового измерения, видимо, и состоит смысл любой идейной революции.

Нельзя не упомянуть в этой связи и об отечественных тенденциях, которые существенно отличаются и от палео-исторических представлений, существующих в рамках традиционных культур Евразии, и от западнохристианских воззрений. Так, современные религиозные философы всё больше проявляют интереса к восточнохристианской концепции апостасии: "после некоторого периода позитивного возрождения человека, возвращения ему позитивных свойств, который консерваторы рассматривают как идеальное время - с Осевого времени до начала модерна - начинается процесс апостасии, то есть некоего вторичного грехопадения" (см. Стенограмма "Русского Клуба").